Когда поэзия начинает говорить языком пространства, голос ее быстро замирает и начинает задыхаться от извечной невозможности одним вдохом вобрать в себя необозримые расстояния, расстилающиеся перед стоящим на вершине. <...>
Готовясь к неизбежному, душа стремится, торопится опередить, высматривает что-то <...> там, за поворотом, <...> и <...>жалоба ведет ее по пути, полному высокого предчувствия. <...>
Есть поэты, подобные листве, шелестящей на ветру мириадами трепетных крыл – в привете и понимании признающихся навстречу едва вернувшейся и еще пребывающей в оцепенении и тоске, и усталости от этого смертного усилия душе.
Так происходит самая высокая из встреч на земле – вернувшегося, заглянувшего, и остававшегося, выросшего навстречу, прилепившегося корнями к этой смертной почве, пьющего живую влагу ветра этой стороны, <...>.
Остававшийся говорит на знакомом вернувшемуся языке. Вероятно, и надо просто расти, насыщаться соком этой земли, чувствовать всю глубину посюстороннего родства и смертного трепета живущего, чтобы уже уметь говорить этим языком, оставаться, будучи словно предзимняя "роща, готовым к вознесению" <...>
Оставаться, прощаясь с погубленным днем в надежде, что
"Ангелы Божьи, кажется, словно, День погубленный голубят словом, Весточкой-ветвью, лезвием-лестью, Медлящим, грех отпускающим жестом," |
"Не этого ли дня, о котором Лука говорил,.. над домом дождь – все сжигающий, снежный?" |
"Произнесет то слово голос-Ангел, и не удержит голос человечий... " |
"...Кто я для тьмы? – одна из заплат..." |
Лето 1999 года