|
ВСЕ В РУЦЕ БОЖИЕЙ
В конце 1990 года я был начинающим анестезиологом Института проктологии. Конечно, у меня было мало опыта проведения наркозов, зато очень помогали знания в области кардиологии, особенно в области патологии нарушений сердечного ритма. И когда я осматривал перед операцией очередного больного, то сразу обнаружил у него синдром слабости синусового узла, при котором бывают резкие замедления в работе сердца. Клинически это до сих пор не проявлялось, но как поведет себя эта патология в наркозе, сказать трудно. И чтобы не рисковать, я договорился с заведующим кардиохирургией моего предыдущего места работы, Андреем Борисовичем Синюшиным, вполне доверявшим моей квалификации, о предварительной постановке искусственного водителя ритма данному пациенту с последующим возвращением его в нашу клинику для проведения основного лечения, что и было осуществлено. Теперь уже можно было брать больного на операционный стол, зная, что пульс ниже 70 (а это норма) не опустится.
Наркоз прошел гладко. Хирурги подшучивали над «идеальным» наркозом, где гемодинамические показатели [6] оставались стабильными (а в данном случае они и не могли быть другими). Больного, по заведенному в клинике распорядку, перевели в палату реанимации на так называемую продолженную искусственную вентиляцию легких, когда за больного дышит дыхательный аппарат, а сам больной некоторое время еще пребывает в состоянии наркоза и неспешно из него выходит. Естественно, такого больного подсоединили ко всевозможным датчикам. И вот, уже собираясь выйти из палаты, я бросаю прощальный взор на монитор и вижу, как на моих глазах меняется кривая кардиограммы, показывая резкое угнетение сердечной активности. Искусственный водитель ритма как работал, так и продолжал работать, но не было ответа сердечной мышцы: налицо была так называемая «пустая систола». Не исключаю, что в те времена во всей клинике эти изменения адекватно мог интерпретировать только я, так как имел солидный опыт работы именно с такой патологией. Немедленно подлетаю к больному. Пульса на сонной артерии нет, зрачки широкие. Тут же начинаю непрямой массаж сердца, проводится внутривенная терапия. Чувство локтя в среде реаниматологов развито очень хорошо: в течение минуты палата наполняется медперсоналом, все помогают, лечащий хирург Петр Владимирович Царьков, человек крепкого сложения, сменив меня на непрямом массаже, уже весь вспотел. Я руковожу всем процессом, отдаю команды, какое лекарство еще ввести, чтобы помочь больному, и всматриваюсь в монитор, но все тщетно. Казалось, все было предусмотрено. Сегодня, оглядываясь назад и анализируя ситуацию, я до сих пор не вижу никаких своих ошибок. И вот через пятьдесят минут неимоверных усилий (а по медицинским канонам достаточно двадцати) я признаю свое поражение и отдаю распоряжение о прекращении реанимации. Вот это ЧП!
Все с тяжелым чувством отходят от постели. Уныло гудит аппарат искусственного дыхания (мы еще не успели его отключить!), я тупо всматриваюсь в монитор, который показывает исправную работу кардиостимулятора, и на моих глазах сердце начинает отвечать!!! Все вновь подскакивают к больному, возобновляется интенсивная терапия, кожные покровы начинают розоветь, хотя зрачки по-прежнему широки, но это и неудивительно: кора головного мозга наиболее чувствительна к недостатку кислорода, и всем моим коллегам ясно, что сознание к моему пациенту не вернется уже никогда.
Ночное дежурство оказалось по расписанию моим. Прощаясь, все с соболезнованием жмут мне руку, так как перевести моего больного на самостоятельное дыхание невозможно. Это значит, что всю ночь я должен буду за ним напряженно наблюдать.
Часа через три после описанных событий больной открыл глаза. Его зрачки оказались вполне узкими, соответствуя норме. Он проявлял явное неудовольствие торчавшей изо рта интубационной трубкой и вполне активно дышал без помощи дыхательного аппарата, адекватно отвечая знаками на все мои вопросы. Вопреки всем прогнозам я извлек эту самую трубку. Ночь он провел спокойно. Утром поразил всех врачей своим достаточно ясным мышлением. Когда же его перевели в хирургическое отделение, то он поведал там следующее:
— Я лежу и хочу сказать: «Ребятки, ну еще немножко, ведь я еще живой». А один бородатый говорит: «Все, хватит!». Как же я на него обозлился!
«Бородатый» — это был как раз я. Как врач до сих пор не могу понять, отчего больной «умер», почему он ожил, каким образом у него сохранилась кора головного мозга и откуда он, будучи либо без сознания, либо мертв, мог разглядеть того самого «бородатого»?
|
