Глава XXVII
Высочайшая аудиенция
В скромном одеянии сестры милосердия, с белою
повязкою на голове, приняла меня в этот раз Императрица. До чего грустным
было это свидание! То было время, когда Дума и прогрессивная общественность,
мечтая о ниспровержении монархии, с особою силою и азартом развивали свой
натиск на Россию и в своем безумии безжалостно терзали Императрицу возмутительнейшей
клеветой. И это тогда, когда, изнемогая от личных болезней, подавленная
тяжкими обидами и оскорблениями. Государыня не выходила из лазаретов, работая
до обмороков, утешала страждущих, делала перевязки раненым, поддерживая
силы и бодрость духа окружающих... Сколько величия нравственного нужно
было иметь для того, чтобы в эти моменты личных страданий думать о тех,
кто подвергался такой же травле со стороны прогрессивной общественности,
ободрять и утешать их...
В вызове меня к Ея Величеству сказался деликатный
жест Императрицы в отношении того, кого считали обиженным и обойденным,
и я это почувствовал с первых же слов, обращенных ко мне.
Я имел случай лишний раз убедиться в проницательности
и глубине ума Государыни и в том, насколько ясно Ея Величество видела закулисную
игру А.Н.Волжина и как верно расценивала эту игру. Несомненно, что Императрица
была задета отношением А.Н.Волжина ко мне, как Ее кандидату; но неискренность
А.Н.Волжина, заставлявшая его прибегать ко всевозможным уловкам, чтобы
скрыть ее, производила на Государыню вдвойне тяжкое впечатление.
«Он слишком параден для того, чтобы быть Обер-Прокурором
Св.Синода, где требуются простые, скромные, верующие люди, где нужно общение
с людьми, с которыми он и разговаривать не умеет», – сказала мне Императрица.
Как ни метка была такая характеристика, но
я вынужден был промолчать из опасения, что даже малейшее осуждение А.Н.Волжина,
самый незначительный намек на характер наших отношений с ним могли быть
истолкованы как приемы борьбы между соперниками из-за власти.
Разговор коснулся общегосударственных вопросов.
Я был поражен не только удивительно меткими
характеристиками государственных деятелей, но и той осведомленностью Ея
Величества, какая, казалось, проникала в самую толщу государственной жизни
России и охватывала все стороны ясный этой жизни. Я видел, что только одна
Императрица отдает Себе отчет в том, что происходит в действительности,
что Ее проницательный ум и обостренное страданиями чутье знают выходы из
тупика, и что Императрица могла бы спасти Россию, если бы к Ее голосу прислушивались
и не отождествляли этого голоса с голосом Распутина...
Тогда такое мнение разделялось лишь немногими;
теперь же, когда предвидение Императрицы оправдалось в полной мере, а опубликованная
переписка Ея Величества с Государем Императором раскрыла действительный
облик Государыни, схему Ее государственных программ и способы их выполнения,
теперь это мнение высказывается все чаще.
«Но ведь этот человек играет двойную игру:
он обманывает одновременно и Государя, и Думу, – сказала Императрица, давая
свой отзыв о деятельности М.В.Родзянко в Думе. – Он во власти своего безмерного
честолюбия, и Дума нужна ему лишь постольку, поскольку питает эту страсть.
Разве он думает о России?! Он думает только о своем авторитете в глазах
левых членов Думы, полагая, что они в этот момент сильнее правых. Он рассказывает
Думе, что предъявлял Государю даже требования и заставлял Его Величество
выполнять их, а, между тем, в последний раз Государь даже не принял его.
Он входит в кабинет Государя таким маленьким, маленьким, – и здесь Императрица
нагнулась и указала расстояние от пола на четверть аршина, – а выходит
из кабинета таким важным, напыщенным, точно и в самом деле одержал победу
над Государем. Какие мелкие люди, какое отсутствие долга перед Государем
и Россией!!.
Слушая Императрицу, я не знал, что можно было
добавить, к этой замечательной характеристике.
Для меня было совершенно очевидно, что Думу
следует не только упразднить, как ненужное и вредное учреждение, тормозившее
работу правительственного аппарата и разрушавшее государственную машину,
но и казнить, в лице наиболее преступных ее членов, заведомых революционеров,
посягавших на трон и династию. Отвечая Императрице, я сказал:
«Корень государственного зла заключается в
самой Думе: пока она не будет упразднена, до тех пор Правительство вынуждено
топтаться на одном месте и бессильно руководить государственною жизнью
России. Нужно вырвать из ее среды наиболее вредных и опасных для государственного
порядка членов, прикрывающихся своей депутатской неприкосновенностью и
развивающих преступную деятельность, а затем навсегда упразднить Думу,
ибо она нужна только революционерам»...
Как и в прошедший раз, Императрица вполне
согласилась со мной, однако подчеркнула, что правительство, в его полном
составе, безгранично слабо; несоорганизованно, работает вразброд, и в его
составе нет ни одного человека, который бы сумел объединить деятельность
Совета министров, имел бы определенную государственную программу и достаточно
твердости, смелости и решительности, чтобы проводить ее в жизнь.
«Все ждут приказаний Государя, а сами не проявляют
никакой инициативы, ничего не делают, а только ссорятся между собою, или
же, в погоне за личной популярностью, заигрывают с Думой»...
Кто помнит 1916 год и ту позицию, какую занимал
Совет министров в отношении Думы, тот скажет, что в этих словах Императрицы
не только не заключалось преувеличения, а, наоборот, было много снисходительности.
Совет министров точно вовсе не считался с Государем Императором, а оглядывался
исключительно на Думу, получал от нее директивы и выполнял их, будучи озабочен
только тем, чтобы сохранить во что бы то ни стало, путем даже унижений
и жертв, равновесие своих отношений с нею. Неугодные Думе министры подвергались
жестокой травле и всевозможным нападкам, не допускались даже на Думскую
кафедру; а Совет министров не только не заступался за них, но сознательно
приносил их в жертву Думе, предпочитая соглашательство с нею смелым и твердым
проявлениям власти. Что это было – трусость, или измена?!
Ни того, ни другого, а сказывалось здесь обычное
неумение пользоваться властью. Умели пользоваться властью лишь низкие агенты
ее, рискуя собственною жизнью и грудью своей отстаивая порядок. Высшие
же представители власти обычно пользовались ею или для закрепления личных
позиций, или для приобретения возможно более широкой популярности, или
для заигрывания с общественным мнением, которому служили, словом, для всего
того, что освобождало их от риска, делало ненужным смелость и решительность,
исключало необходимость борьбы... Там же, где требовались эти приемы –
а они всегда требуются в области государственной жизни – там власть без
боя сдавала свои позиции, и в полной мере справедливо можно было сказать,
что победы врагов обусловливались не их силою, а слабостью их противников.
Государственная Дума, по существу, была только
раздутым до крайности мыльным пузырем, способным лопнуть от одного окрика
городового; но, кажется, что только одна Императрица это видела.
Таким же мыльным пузырем является и вся нынешняя
советская Россия, с ее «красными» армиями, какие бы разбежались при первой
встрече с настоящими войсками, при первой серьезной угрозе интервенции;
но этому все еще не хотят верить...
Сердечно простившись с Государынею, я покинул
Александровский Дворец.